Где-то на свете живёт человек…

История участвует в конкурсе «Счастье простого человека».

Автор об авторе: «Александр Савченко. Основная специальность — инженер-гидротехник. Более шестидесяти лет проработал на стройках Сибири и Дальнего Востока. Обзавёлся четырьмя внуками и пятью правнуками. Надеюсь на приумножение последних. Давний фалерист — коллекционирую значки, посвящённые писателям и поэтам мира. Люблю слушать музыку и собирать грибы. Не люблю предателей и COVID. В целом же жить не только можно, но и нужно!»

---

Какое оно, счастье?

С высоты (или глубины?) прожитых лет не могу в двух-трех словах обрисовать понятие счастья. Понял, что оно бестелесно, необъемно и не вечно. Под эту мерку обычно подходит только понятие души, но она, говорят, вечна… Ясно, что каждый понимает счастье по-своему. А значит, счастий бесконечное множество. Все они разные, на них нет единой гребенки. Потому это загадочно и интересно.

Счастье разное

Мое сознательное детство началось в 1944 году, когда мать отвела меня в школу. Тогда были не только суровые времена, но и строгие правила. В школу принимали не раньше семи лет. Я родился 8 сентября. Поэтому мать повела меня только 9-го числа, когда многие мои одногодки уже сидели за партой. Для меня это было первым в жизни счастьем! По крайней мере, так я думал тогда и подтверждаю сегодня.

Второй раз я испытал счастье, когда отец, уже начальник полевой почты в звании капитана появился дома ранним июльским утром 1945 года.

У всех счастье свое

Конечно, у каждого свое счастье. Кто-то переселился из трущобы в срубленный своими руками дом, а кто-то прикупил еще одну квартирку в соседнем подъезде. Одному природа приделала длинные ноги, и он стал чемпионом мира. Другому тоже повезло. И он счастлив — стал ходить на новых протезах.

У меня на фронте были отец, два брата и сестра. Я с мамой жил на небольшой станции Любинской под Омском. На «комоде» хранилась вся наша домашняя библиотека — четыре книги. Их никто, кроме меня, наверное, не прочитал. Это были награды отцу за примерную работу на почте. В темно-синем переплете «Жизнь на льдине» полярника Папанина, в зеленых корках толстенный фолиант «Творчество народов СССР», серая книжица «Вопросы ленинизма» Сталина и чеховский сборник рассказов в темно-желтой обложке. Я эти книги перечитал на два и три раза.

У Чехова мою душу больше всего задел рассказ про Каштанку. А вот рассказ «Счастье» почти не отложился в памяти. Помню лишь, что люди из далекой от меня жизни беседовали о каком-то счастье. И все.

Позднее, когда я был шестиклассником, наша классная настоятельно рекомендовала всем купить и читать роман П. Павленко «Счастье». Книга появилась рядом с моими учебниками. Я прочитал его от начала до конца. Но до сих пор не могу сказать, какое оно, то давнее и чужое для меня счастье, разрекламированное знаменитым советским писателем.

А это тоже счастье?

Во взрослую жизнь я со своими сверстниками пробивался, когда мы, как один, славили великого Сталина. Но жизнь складывалась не сладко.

У многих отцы остались в далекой фронтовой земле. Почти над каждым двором витали нищета и сиротство. Зато о бытовых неладах и горестях разговора никогда не было. Нам, сильнейшим жизнелюбам, ясно светило будущее. Пацанва при случае и без всякой причины часто философствовала о счастье.

Правда, какое оно, мохнатое или в полосочку, из нас никто не знал. Каждый понимал счастье на свой лад. Запнулся левой ногой — к счастью. Тетка с полными ведрами перешла дорогу — тоже к счастью. По общему мнению, считалось, что надежно рассчитывать на счастье мог только обладатель подковы — куска железа, согнутого в букву «С», то есть в букву, с которой и начинается слово «счастье».

А в удаче или, как мы понимали, в счастье, у нас была не досужая прихоть, а крайняя необходимость. Мы впервые в жизни сдавали школьные экзамены.

Самым первым и приводящим в настоящее содрогание оказался устный по арифметике. Как его сдать, зависело от того, у кого какой шанс в счастье. Дело было в том, что наш преподаватель математики, хромой инвалид войны, представлял собой форменное воплощение страха. Ему было лет тридцать пять, не более. Но мы его воспринимали старым существом в виде ископаемого и зловредного ящера.

…Вечером я подался к заброшенной кузнице на краю поселка. Там раньше бродячие цыгане подковывали лошадей. Нашел ржавый дырчатый полукруг будущего счастья. Мне и не снилось, что у лошадей могут быть такие огромные копыта. Подкова не лезла в карманы. Дома попробовал разрубить ее пополам, но не тут-то было. Да и свое счастье не хотелось загодя рушить.

Утром отправился в школу. Шел сутулясь: через майку давили живот острые грани металла, очищенного от грязи и ржавчины. Правда, железяку скрывал ветхий пиджачок. Но страшное заключалось в том, что затянутый поперек меня и удерживающий подкову сыромятный ремешок мог предательски лопнуть в любую минуту.

Билет вытянул с легкими вопросами и готов был отвечать, не отходя от стола. Но привалившая удача велела отдышаться. Подкова вела меня счастливым путем. Вышел отвечать, забыв о страхе перед учителем.

— Превосходно. Не ожидал. Четыре с двумя плюсами. А вот за то, что шпаргалил, — двойка. Ясна теперь тебе арифметика? — И продолжил: — Хоть бы учебник не тащил с собой, бессовестный человечишка! Вынь, не порть книгу!

Мне показалось, что мир перевернулся с ног на голову. Счастье ускользало из моих рук. Было два выхода: отхватить «пару» или же показать подкову. Безысходно черпанул воздух ртом. Это стало пределом моих пыток. Ремешок возле подреберья лопнул, и подкова с грохотом упала возле моих ног.

— Стой! — услышал я. — Это как понимать? Оружие или игрушка?

Учитель внимательно осмотрел подкову, прикинул рукой на вес.

— Извини, брат, ошибся. Железяка не подвела тебя. В табель пойдет четверка. — И дал знать, что наш разговор исчерпан.

Моему счастью не было предела… Хотя, понимаю, то была всего лишь радость. Радость — это чувство, а счастье — оно состояние человека.

Счастье — это когда нет несчастья…

Шел 1985 год. Детская больница номер четыре располагалась на проспекте Строителей в блоке из двух трехэтажных кирпичных зданий. Дома давно устарели и подлежали если не сносу, то, по крайней мере, коренной реконструкции. Но детей надо было где-то лечить. Больниц не хватало. И более чем полумиллионный город выкручивался на этих жалких площадях, пока строились новые лечебные заведения…

Внуку Саньке только что исполнился год. У него признали нехватку ферментов, расщепляющих жиры. С каждым днем мальчишке становилось все хуже и хуже. Вскоре скорая увезла его на Строителей…

Выписать Саньку должны были под вечер. Когда мы пришли за ним, нам сказали, что процедуры затянулись, но ребенка скоро передадут нам, в больнице не хватает мест для вновь поступающих ребятишек.

В коридоре мы сидели втроем: возле меня жена и дочь Лена — мама Саньки. Вышел врач, мужчина с усталым взглядом, сказал, что надо еще немного потерпеть, но обязательно забрать ребенка сегодня. Мол, остается дежурный врач, а ему надо срочно отлучиться из города.

Прошел час, второй, третий… Сестрички отвечали, что мальчику после капельницы требуется передышка. Летний день за окнами догорел, на город спустился глубокий июльский вечер. Стрелки часов ползли к двенадцати. В такой час весь городской транспорт встает на прикол и поймать такси будет почти невозможно. Ведь шел 1985 год…

Вдруг из ординаторской выбежала молодая женщина-врач. Она глянула по сторонам, но никого, кроме нас, не обнаружила.

— Скажите, у кого из вас какая кровь? Мальчику из Телеутов очень плохо… Он может не выжить… Срочно нужен донор.

Из дальнейших слов врачицы можно было понять, что один из маленьких пациентов находится на грани смерти. Требуется переливание крови. А нужной группы крови в больнице нет.

— У меня первая положительная, — сказал я. — Подойдет?

— Конечно! А вы сами в этом уверены?

Я понял, что не вызываю большого доверия. Тощий и бледный. Пришлось доставать паспорт. В нем четко красовался фиолетовый штамп с отметкой: «О(1) Rh + положительная».

— Вы когда-нибудь сдавали кровь? Это ж очень серьезно…

Мои женщины прорезали в голос, что я настоящий донор.

Когда удача полностью была в руках молодой врачицы, она выглядела, пожалуй, еще более растерянно.

— Понимаете, все складывается не так просто. Мой кабинет находится в соседнем здании. А там никого нет. Если вы согласитесь, то я прошу пройти туда вместе со мной…

Мы пересекли двор с выгоревшей за лето травой. После стука в оконное стекло вахтерша впустила нас внутрь здания, и мы стали пробираться по длинному и мрачному коридору. Шли около стен с облезлой от времени краской, осторожно переставляли ноги по дощатому полу. Плахи скрипели. В полумраке нам представлялось, что они должны разойтись, и мы провалимся в подземелье.

В итоге оказались в тесном помещении, в так называемом кабинете. Включили свет. Я сел у стола.

Здесь докторша полностью овладела собой. Подала мне термометр, измерила давление. Задавала вопросы, ответы на которые я знал как свои пять пальцев. Страдаю ли серьезными заболеваниями? Какие были внутриполостные операции? Как с печенью? Давно ль болел гриппом?..

Наконец я снял рубашку и опустил правую руку вниз… Она надела перчатки, обтянула мое предплечье резиновым жгутом. Продезинфицировала спиртом кожу.

Обычно во время отдачи крови я, облаченный во все стерильное, прикрывал веки глаз и мысленно представлял, как тонкая струйка красной жидкости проходит через стальную иглу, потом по резиновому шлангу поступает в приемную емкость… Это отвлекало от рутинной процедуры. Порой даже забавляло.

Но в эту минуту я был далеко от себя. Мои мысли крутились около неведомого мальчика, которому позарез нужна была животворящая жидкость. Иначе ребенка просто не станет на свете. Причем этого ребенка привезли из Телеутов, где живет небольшая народность телеуты — их на земле осталось чуть больше двух тысяч человек и все они живут лишь на юге Кузбасса. Одно село оказалось в черте нашего города.

Так прошло чуть больше десяти минут. Докторша смахнула со лба невидимые росинки пота. Молча посмотрела мне в глаза — с какой-то особой виной и жалостью. Наконец вымолвила:

— Я взяла у вас четыреста пятьдесят миллилитров крови, но у меня есть одна огромная просьба… Я, конечно, не имею права обращаться с ней… Вы сейчас уйдете, а я останусь в больнице… Считайте, одна… Так вот: я не могу допустить, чтобы ребенок умер на моих руках. А без вас ему уже никто никогда не поможет… — И добавила почти со слезами: — Никогда! Вы можете согласиться еще на одну дозу?..

Я понимал, о чем идет речь. Знал, что для меня это опасно. И врачица поступает вопреки всяким установкам. Но я выдавил из себя:

— Да!

Перед моим взором предстал не чужой безликий ребенок, а мой внук Санька, который вдруг оказался в руках этой женщины. Он, бледный и поникший, лежит с мольбой в крохотных глазенках, а она смотрит на меня полная отчаянья и с надеждой на спасение…

И снова тот же голос:

— Не кружится ли голова?

— Нет! — вру я.

— Потерпите еще, миленький! Пожалуйста, еще минутку…

Веки у меня, как и в другие разы, почти сомкнуты. Но сейчас я не пытаюсь представить гидравлику прохождения своей крови из точки «А» в точку «Б». Я пытаюсь размышлять и начинаю осознавать, что совершаю над собой некое насилие. Но не жестокое истязание, а радостное чувство самоотдачи. Как сказали бы поэты, в эти секунды я наслаждался своей сладкой болью…

Прошло еще минут десять.

— Вот и все!

Я не знал, сколько крови из моего тела переместилось в скрытый от глаз пластиковый гемоконтейнер. Зато понимал, что в нем теперь находится часть моей сущности, и она совсем скоро животворящим потоком вольется в тело обреченного ребенка…

Пишу так подробно и вновь ощущаю счастливое состояние оттого, что я поступил правильно, сделал все, чтобы выжил на свете незнакомый мне человечек…

А докторша открыла дверцу самодельного сейфа и вынула оттуда шоколадку — игрушечную медальку в обертке из золотистой фольги.

— Больше, извините, ничего нет. Даже не имею права выписать вам справку на завтрашний отгул…

— На сегодняшний. — И показал на часы: было полпервого ночи.

Когда я добрался до своих, Санька дремал на руках мамы.

— Ну и как? — спросила жена.

Я отмахнулся: мол, потом, дома…

Несмотря на мои просьбы, Саньку мне не дали нести. На улице редко светили ночные фонари. Проспект Строителей был пустынным, как тоннель в скалистых горах. Тело казалось мне необыкновенно легким. Еще немного, и я, вопреки земному тяготению, смогу, словно ангел, взлететь над крышами домов.

— Дайте ж мне наконец внука! — взмолился я.

Когда Санька оказался в моих руках, я почти не почувствовал веса его тщедушного тельца. Он, как и я, был невесом… Но надо было идти домой. Напрямую пройти невозможно — путь перегораживала грязная река Аба. В обход по мосту — почти пять километров. И вдруг со стороны Заводского района показались огни какого-то транспорта. Я стоял на самой середине проезжей части дороги и видел, как, приближаясь к нам, медленно останавливается троллейбус… Это невероятно. Словно из песни Окуджавы. Бывает же! Молодая водительница, оценив дорожную ситуацию, распахнула двери своей коломбины, спросила:

— Я в депо, а вы докуда, болезные?

Подобрав нас, троллейбус покатил без остановок.

— Какое «спасибо»? — Наша выручалочка зарделась при прощании. — Я же вижу, какой у вас груз и откуда он!

Лифт не работал. Но я с Санькой оказался одним махом на пятом этаже…

Через несколько дней в городской газете прочитал короткую заметку о том, что врачи четвертой детской больницы спасли ребенка, который умирал от большой кровопотери… Неожиданно выручила кровь нужной группы. Может быть, то была моя? Конечно же, моя.

…Саньке, точнее, Александру Александровичу, скоро будет сорок. Он окончил университет. Юрист. У него у самого двое взрослых детей. Мне в сентябре стукнуло восемьдесят пять. Это, считаю, моя жизненная награда и за тот случай, когда я сдавал кровь.

А где-то на свете живет человек с карими глазами. Наверняка рядом с ним растут похожие на него ребятишки. И не подозревают, что отдает им жизненное тепло моя кровь. Теперь уже родная для них…

Это ж какое для меня счастье! Только оно не пришло чохом, в один момент. И не растворилось там, в прошлом, а живет здесь, каждую секунду со мной. Настоящее счастье вырастает из крупинок наших страданий и не покидает человека всю жизнь.

Вот и всё

Вчера на перекрестке встретил давнего друга Николая. Ужасный поклонник индуизма. Не успев поздороваться, Коля задал вопрос:

— Как книжка, которую я подарил тебе в прошлый раз?

А я и не знаю, о чем речь. Никаких книг он мне ни в какие веки не давал. Друг заметил мою растерянность, поспешил сказать:

— Вот потому и несчастливы, что неправильно живем!

Не уловил я осмысления своего другана. Потому спорить не стал.

Лишь глубже осознал, что у каждого свое счастье и свое понятие о нем.

© Александр Савченко, 2022