Будущее литературы

Есть ли будущее у российской литературы? Из чего складывается национальная литературная самобытность и почему губительна для писательского прогресса подражательность?

«Благородная нищета» Белинского

Современному человеку, привыкшему к стискивающей краткости всяких там социальных твиттеров, к заглатыванию залпом заголовка вместо разматывания рулона текста, трудно воспринимать затяжной слог Белинского. Неистовый Виссарион иной раз вытягивал критическую мысль столь длинными периодами, что сам признавался: уф, устал, задохнулся!

И всё же прочесть цитату в пару пространных абзацев сейчас необходимо. Необходимо погрузиться в девятнадцатый век для того, чтобы лучше понять век двадцать первый.

В статье «Литературные мечтания» в декабре 1834 года Белинский написал следующее: в России литературы нет.

Итак, соединённые труды всех наших литераторов не произвели ничего выше золотой посредственности! Где же, спрашиваю вас, литература? У нас было много талантов и талантиков, но мало, слишком мало художников по призванию, то есть таких людей, для которых писать и жить, жить и писать одно и то же, которые уничтожаются вне искусства, которым не нужно протекций, не нужно меценатов, или, лучше сказать, которые гибнут от меценатов, которых не убивают ни деньги, ни отличия, ни несправедливости, которые до последнего вздоха остаются верными своему святому призванию. У нас была эпоха схоластицизма, была эпоха плаксивости, была эпоха стихотворства, эпоха романов и повестей, теперь наступила эпоха драмы; но ещё не было эпохи искусства, эпохи литературы. Стихотворство наше кончилось; мода на романы видимо проходит; теперь терзаем драму. И всё это без причины, всё это из подражательности: когда же наступит у нас истинная эпоха искусства?

Она наступит, будьте в том уверены! Но для этого надо сперва, чтобы у нас образовалось общество, в котором бы выразилась физиономия могучего русского народа, надобно, чтобы у нас было просвещение, созданное нашими трудами, возращённое на родной почве. У нас нет литературы: я повторяю это с восторгом, с наслаждением, ибо в сей истине вижу залог наших будущих успехов. Присмотритесь хорошенько к ходу нашего общества, и вы согласитесь, что я прав. Посмотрите, как новое поколение, разочаровавшись в генияльности и бессмертии наших литературных произведений, вместо того чтобы выдавать в свет недозрелые творения, с жадностию предаётся изучению наук и черпает живую воду просвещения в самом источнике. Век ребячества проходит видимо. И дай бог, чтобы он прошёл скорее! Но ещё более, дай бог, чтобы поскорее все разуверились в нашем литературном богатстве! Благородная нищета лучше мечтательного богатства! Придёт время, просвещение разольётся в России широким потоком, умственная физиономия народа выяснится, и тогда наши художники и писатели будут на все свои произведения налагать печать русского духа. Но теперь нам нужно ученье! ученье! ученье!

Стало быть, Белинский утверждал, что русская литература посредственна, ибо подражательна, а потому национально беспричинна: в ней нет лица народа. Путь к созданию будущей литературы — просвещение.

И явилось просвещение

Минули годы, затем пролетели десятилетия, и выяснилось совершенно определённо: русская литература есть. Национальная. Не подражательная. Мало того, настолько оригинальная, что сравнивать её создателей с кем-либо из-за рубежа было бы затруднительно. Да и к чему же сравнивать? Русские классики никогда не были серийщиками и не нуждались в надписях на обложках: этот роман похож на книги такого-то писателя, этот — на сочинения таких-то беллетристов, а эту книжку расхвалили рецензенты и обозреватели трёх газет и двух журналов.

За границей не было своего Гоголя, желавшего написать авантюрный роман, но выдавшего первую книгу романа характеров. Не было там Льва Толстого и аналога эпопее «Война и мир». Не нашлось там и типического характера, подобного гончаровскому Обломову, — больше того, сам Гончаров явно противопоставляет Обломову западного человека. А где в западном литературном мире бородатая авторская фигура в кепке вроде нашего самобытного Лескова? Наконец, Чехов создаёт в России новаторский тип короткого литературного произведения: по содержанию роман, передающий целую жизнь («Ионыч»), а по форме — рассказ. За Толстым и Чеховым шёл Бунин, за Буниным последовал Казаков. А это уже традиция.

Вопреки ленинскому принципу партийной литературы, советский период истории дал трудный пласт книг правды. В автобиографических текстах жизненная правда сама по себе становилась главным элементом, создающим литературное произведение. Слово правды обращалось в художественное слово. Это не только автобиографические книги о войне Астафьева, Воробьёва, Сёмина, Абрамова и других прозаиков. Это много раз переиздававшиеся рассказы и очерки Солоухина, повести Никонова («Мой рабочий одиннадцатый» и др.), автобиографические тексты Белова («Невозвратные годы» и др.), прозаические тексты Яшина и прочих известных писателей тех лет. Это проза деревенщиков, тех же Василия Белова и Фёдора Абрамова, которые часто писали вопреки канону, заданному «партией и правительством», это рассказы и повести Евгения Носова и Валентина Распутина.

Именно потому, что эта литература глубоко национальна, она была дефицитной в СССР при относительно малой известности за рубежом. Причиной недостаточной мировой известности советской литературы была и политическая закрытость Советского Союза. Как будто в точности по закону единства и борьбы противоположностей, эта закрытость помогла подняться подлинно национальной литературе, сохранившей красоту родной речи и пронёсшей сквозь годы, несмотря на барьеры, слово правды. Такова судьба писателя — жизнь вопреки.

В конце прошлого века и начале XXI столетия ведущей тенденцией стало сближение, чуть ли не слияние литературы и киноискусства. Сценарные правила киноленты, правила формирования сюжета через кадры-картинки (комиксы) диктуют нынче и подход к плану романа. При схематичном методе форма довлеет над содержанием, творчество замыкается в жёсткие рамки. Эти ограничения при создании правдивой кинокартины или правдивой книги вызывают неустранимые противоречия.

Рассказ, жанр короткий, и вовсе вымирает. Во времена Чехова, Чапека и Моэма рассказ пользовался огромной популярностью во всём мире: рассказами наполнялись не только толстые литературные журналы, но и журналы тематически разнообразных направлений. К примеру, У. С. Моэму заказывал короткие рассказы журнал «Космополитен». Посмотрите, что сегодня печатают в этом издании.

Кстати, эмигрантский роман Эдуарда Лимонова поначалу не приняли в США потому, что он был русским романом, а не американским и не космополитическим. Больше того, он был книгой, посылавшей Америку куда подальше. Российская же популярность романа, несмотря на запоздалую публикацию, объясняется его правдой жизни, автобиографичностью и народной принадлежностью творца.

Литература — это открытие

Литература рыночной России, поспешившей влиться в космополитический мир, соединиться с заграничной капиталистической культурой, прежде доходившей до народа в виде отголосков (часто искажённых), с 1990-х годов быстро скатилась к той самой подражательности и национальной безымянности, которую столь страстно хотел устранить Белинский.

Подражательность есть деградация, есть отрицание тех плодов просвещения, что были выращены прежними поколениями писателей, есть способ не вырваться вперёд, не догнать и обогнать, но закрепить положение отстающего. Это отказ от открытий в пользу копирования образцов. Это стратегия троечника, регулярно списывающего у отличника.

Пока российская литература идёт лёгким путём «золотой посредственности», западная литература продолжает развитие, заложенное веками.

В XXI веке на Западе вопреки мультикультурализму создаётся национальная литература. Трилогия «Миллениум» Стига Ларссона — безусловно, шведские книги, написанные шведом. Толстые тома («Прощание», «Любовь» и др.), написанные норвежцем Карлом Уве Кнаусгором, — несомненно, норвежские книги, пусть их автор и переехал в Стокгольм, женился и родил в Швеции детей. Книги Кнаусгора потому и притягательны, что глубоко национальны (в «Любви» шведские порядки ругаются с позиции непривычного к местному укладу норвежца), детализированы этой национальностью и содержат правду жизни. Цикл романов под объединяющим названием «Моя борьба» представляет собой нелинейно поданную автобиографию писателя и не отвечает голливудским «стандартам», идёт против них практически так же, как шли против воли родной партии писатели-деревенщики в СССР.

Не такого российского прозаика, что строил бы свои произведения на правде жизни и достиг бы успеха, сопоставимого с успехом Кнаусгора. В одной только Норвегии бумажный тираж книг «Моей борьбы» превысил 0,5 млн. экземпляров. Население Норвегии составляет около 5,4 млн. человек. В России нет писателя, чей автобиографический цикл получил бы тираж, равный примерно десяти процентам населения страны. Для России соответствующее число составило бы четырнадцать с лишним миллионов экземпляров!

Безусловно, это был бы прозаик с ясным литературным лицом, с гигантской душой, в которой отразилась бы «физиономия могучего русского народа»; это был бы одновременно и писатель земного уровня, давший мировой литературе то, чего у неё нет, а потому интересный. Интерес этот явился бы не тотчас, как не тотчас он явился за океаном к Ларссону и Кнаусгору, но, без сомнения, явился бы.

В литературе ведь интересно непохожее. За шаблонами люди идут к компьютерам — играют в однообразные игры. Литература же — всегда открытие. Иначе все подряд писатели были бы у нас любимыми — лишь бы их жанр отвечал пристрастиям нашим.

Грех и трагедия подражательности

Космополитизм в литературе плюс стремление идти лёгкой дорогой, то есть не путём правды слова, а путём развлечения масс, проторенным заматерелыми голливудскими коммерсантами от искусства, привели к тому, что в России даже бульварные авторы, строящие свои книжки на подражательстве массовой западной развлекаловке, стремительно теряют аудиторию и уже отдали первенство иностранным топовым авторам. По итогам 2019 года самым тиражным автором худлита в РФ стал американец. Д. Донцова проиграла тиражное «капсоревнование» С. Кингу. Общий тираж 163 выпущенных книжных названий Стивена Кинга составил 1,103 млн. экз. (первое место по тиражам в РФ). Посмотрите на тиражный результат Дарьи Донцовой: в 2008 г. у неё было издано 9764,7 тыс. экз., а в 2019 г. — только 776,0 тыс. экз, в 12,6 раза меньше.

Ученье (перечитаем Белинского) сейчас могло бы состоять в двух очевидных вещах: отказе от «шопинга» в литературе и отказе от подражательности. У западной литературы свой путь, вернее, много собственных путей, ибо единой планеты с единым народом и долгой единой историей пока не существует. Человечество пока не объединилось и не приняло общий международный язык. Россия велика, у неё богатая история, богатейший образный язык, и она, прошедшая времена Толстого, Чехова и советский период, не нуждается сейчас в литературных заимствованиях, в иностранной литературной прививке, в переносе чужих литературных сюжетов и целых концепций на свою почву. У неё своё всё есть.

«Таня Гроттер» из «Гарри Поттера» — вот чем начался у нас новый век в литературе. И теперь, даже ища русской правды жизни, мы помещаем русского человека за границу — как это делает Р. Сенчин, перенося своего рефлексирующего героя в Париж.

В чём состоит ученье? В труде. Поиск точного слова, своего слова для отражения правды жизни — это труд. Долгий личный труд, ничего общего не имеющий с подражательством. Писатель оригинален собою, своими наблюдениями, пропусканием мира чрез себя, художественной передачей увиденного, запечатлением осмысленного. Писателю не нужно добывать откуда-то оригинальность: жизнь неповторима. Мировой успех автобиографических произведений много раз доказывал это. «Мартин Иден» Джека Лондона — вот автобиографический роман, который люди читают уже больше ста лет. Автор ни под кого не подделывался, ни у кого не подсматривал; он обратил в сюжет часть собственной жизни.

Подражательство приводит литературу к единственной причине существования — попытке повторения чужого успеха и бесконечного тиражирования этого повторения до полного истощения автора и замены его другим, благо конвейер ещё тянет ленту. Подражательное искусство не имеет шансов стать народным (в понимании Белинского), ибо оно не отражает народ. И подражательное искусство неинтересно или мало интересно другим народам, ибо представляется им вторсырьём, если не плагиатом (как было в случае с автором «Тани Гроттер»).

У нас нет литературы: я повторяю это с восторгом, с наслаждением, ибо в сей истине вижу залог наших будущих успехов.

Страна, производящая подражательство, будет считаться за границей, где имеется воспитанная веками оригинальность, отсталой в литературном отношении страной. Вместо талантов критики будут говорить о «талантиках», о «золотых посредственностях». И это при том, что у России есть литературная история и литературная традиция, выжившая и возросшая в царские времена и при партийном соцреализме.

Шанс для литературы правды

Когда в России умрёт подражательная бульварщина, коммерческая литература — а она умирает, это прекрасно видно по ежегодному сокращению тиражей и выдавливанию российских бульварных авторов переводными иностранными, — тогда вновь откроется шанс для национальной литературы правды. Шанс для просвещения. Для понимания того, что книги адресуются не пользователям соцсетей, не любителям игр и не поклонникам кино. Для осознания того, что «век ребячества» — явление, а не эпоха.

Миры национальных литератур стары и потому уникальны. Литературе не нужно популяризовать себя через кино или игры. Литературе не нужно походить на что-то иное. Положите на одну чашу весов какой-нибудь российский роман в жанре литРПГ или какой-нибудь фанфик, а на другую — роман Астафьева «Прокляты и убиты» или роман «Белые одежды» Дудинцева.

И уж точно литературе не требуется пробивать себе дорогу подражательством. Подражательство есть уничтожение автором собственной оригинальности. Постановка себя своими руками на конвейер. Самоубийство.

Рассуждая посреди эпохи социализма о будущем литературы, Д. С. Лихачёв утверждал, что ближайшее будущее — это «новые писатели и новые произведения, то есть явления сугубо индивидуальные» (статья «Будущее литературы как предмет изучения», «Новый мир» №9 за 1969 год). И добавлял: «…чем выше произведение, тем оно необыкновеннее и удивительнее».

У подражателей взяться индивидуальности неоткуда. Следовательно, читатель не увидит в их книгах ничего необыкновенного и удивительного.

Благородная нищета лучше мечтательного богатства!

Россия XXI века, гоняющаяся за мечтой, точнее, за призраком денежной мечты, рискует остаться на задворках мировой литературы по двум причинам. Первая: подражательство преуспевающим заграничным литераторам. Вторая проистекает из первой: подмена литературного развития литературным подражательством тормозит прогресс в искусстве слова, что, в свою очередь, вызывает приток переводных книг, а тот — новый виток подражаний чужому успеху.

Порочный круг. Вырвется из него Россия — будет у неё литература.

Нить из прошлого в будущее

Каким же образом вырвется?

Белинский ответил на сей вопрос почти двести лет тому назад: спасением станет ученье.

Посреди нынешней деградации начать придётся с изучения родного языка. Языка, ныне тоже заменённого подражательным, страшно переделывающего английские существительные, глаголы и прилагательные под русские суффиксы и окончания.

Знание писателем и читателем языка — неодолимый барьер для всего подражательного в литературе, сляпанного наспех. Грамотный человек уже в силу своей просвещённости и начитанности отринет суррогат и потребует настоящее.

Чистый русский язык — вот основание будущей литературы. Фундамент и национальная причина для постройки прочного красивого здания. Дворца правды.

Русскому человеку не надо примерять на себя заграницу, дабы усвоить тонкости литературного процесса и внедрить потом у себя. Русскому человеку не нужно перенимать чужое искусство и прививать его у себя на дворе, насильно высаживать на неподходящей почве.

У русского человека давно заведено искусство своё. Нужно лишь взять из прошлого нить и протянуть её в будущее — стянуть, сноровисто работая иголкой, сшить разорвавшиеся края истории.

Ученье у мастеров слова, проложивших литературный путь длиною в два столетия, и будет подлинным просвещением.

Брать готовое проще, нежели трудиться над своим. Но без труда не вынешь и рыбку из пруда — не выскочишь из «века ребячества».

Без труда выйдет одно губительное подражание, высушивающее родные корни и цементирующее отсталость. То самое положение, про которое сказано: нет литературы.

Олег Чувакин